Отклик И.П. Смирнова на статью В.П. Булдакова «Марксизм, Ленин, революция: метаморфозы великой легенды» (№2/2020)

И.П. СМИРНОВ

Между фактом и метафорой. Суждение по поводу критических замечаний В.П. Булдакова в «Российской истории» 

Глубокая и содержательная статья В.П. Булдакова во втором номере журнала «Российская история» за 2020 г. анализирует, весьма критично и с уместной долей иронии, конструирование в отечественной интеллектуальной традиции (коммеморацию, по его выражению) основополагающих для ХХ столетия «великих легенд»: марксизма, ленинизма и революции. Можно сказать, что работа аккумулирует исследовательский опыт автора, накопленный в названных областях в течение 50 лет.

Обозревая историографию вопроса, В.П. Булдаков в числе прочего справедливо указывает: «заявлялось, что Бердяева, Булгакова, Туган-Барановского объединяло одинаково негативное отношение и к капитализму, и к социализму», и дает конкретную ссылку на мою книгу [12, 221]. Замечание включено Булдаковым в общий строй претензий к современным «новым струвистам» и их «несуразным откровениям». По его оценке, они представляют дело так, будто указанные авторы «родились на свет готовыми “веховцами” и религиозными мыслителями, не ведавшими марксистского “греха”» [7, 19]. О том, что в моей книге дело не представлено подобным образом, говорит само ее название. «От марксизма к идеализму» (так назывался изданный в 1903 г. сборник статей С.Н. Булгакова) рассматривается там как течение русской мысли, составившее важную эпоху в ее истории. Прохождение через марксизм было сущностно необходимым для становления взглядов русских мыслителей. И хотя одним из проделавших эту эволюцию действительно был П.Б. Струве, практически не упоминаемый в моей работе, с отнесением себя к струвистам я категорически не могу согласиться.

По прошествии лет со всей определенностью подтверждаю то самое «заявление», которое было не более чем констатацией непреложного факта русской мысли предреволюционного периода. Затронутому вопросу в книге посвящалась отдельная глава «Понимание социализма», и в ней действительно шла речь о частичном сближении социализма и капитализма в глазах русских мыслителей, объяснялись его характер, причины и идейные мотивы. Но прежде всего надо отдать должное последовательности В.П. Булдакова как ученого. В историографической части моей книги разбирались его оценки, высказанные в 1970-е гг., и его сегодняшние суждения сохраняют по отношению к ним полную преемственность. «Легальный марксизм» был и остается для В.П. Булдакова «идейно-теоретическим и социально-политическим оформлением либерализма» [5, 288], «эволюцией буржуазно-либеральной идеологии» [6]. Предметом моих исследований является русская мысль, и именно к ее истории — а не к истории политических движений — следует относить, на мой взгляд, течение «от марксизма к идеализму».

Это отличие в принципиальном подходе обусловило выбор фигур, привлекающих основной интерес. В своей статье В.П. Булдаков анализирует по преимуществу взгляды Струве, которому, как полагает автор, марксизм был «обязан своей заразительностью в России» [7, 10]. Он напоминает, что именно Струве был автором манифеста I съезда РСДРП (1898). В глазах В.П. Булдакова это имеет особенное значение, он рассматривает мыслителей не с позиции мысли, а с точки зрения политики, точнее говоря — «освободительного движения». В качестве мыслителей более значительными и оригинальными, что касается их вклада в национальную мыслительную традицию, были, по моему мнению, Туган-Барановский как экономист, Булгаков как экономист и философ и Бердяев как философ. Называя знаменитые издания «Проблемы идеализма» (1903), «Вехи» (1909) и «De profundis» (1918) «либеральными сборниками», В.П. Булдаков пишет: «Трудно было вообразить, что струвистам суждено вернуться и к “метафизике”, и к Соловьеву» [7, 10]. На мой взгляд, все предшествующее развитие, воплощающее «царский путь русской мысли», как позже охарактеризовал его Г.П. Федотов [13, 86], совершенно закономерно, органично и последовательно вело от гносеологии цельного знания славянофилов через философию всеединства В.С. Соловьева и увлечение этическим идеалом марксизма (обусловленное «отношением к экономическому вопросу с нравственной точки зрения», по соловьевскому определению) к русскому «духовному ренессансу» ХХ в.

Понятно, что это имеет довольно отдаленное отношение как к либерализму, так и к социализму. Здесь надо учитывать, что под этими словами каждый из названных мыслителей понимал нечто иное, чем современные исследователи, и не совсем то, что вкладывалось в эти понятия на современном им Западе. «Социализм ставит дилемму: или обоготворить материю и ей окончательно поработить дух, как предлагает религия социализма, или одухотворить материю, создав святое хозяйство во имя Бога, как это должно быть в социализме, подчиненном религии» — так видел корень проблемы Н.А. Бердяев [1, 113]. Безусловно, между взглядами на социализм у трех мыслителей существовали определенные различия, но приоритет, отдаваемый глубинной мотивации личности в процессе хозяйства, акцентирование в первую очередь духовного состояния человека как главного критерия оценки, объединяли все три системы — «гармонический социализм» Туган-Барановского, «христианский социализм» Булгакова и «персоналистический социализм» Бердяева. Каждая из них не допускала превращения человека в средство. Марксисты же, как считали мыслители, создавали фетиш из революции и пролетариата и безразлично проходили мимо проблемы личности.

На рубеже 1906—1907 гг. Туган-Барановский писал в письме к П.А. Кузько: «Только социализм может дать полную свободу личности, в чем, на мой взгляд, и заключается высшая правда социализма. Я убежден, что марксистский социализм подходит к концу и что теперь необходимо идеалистическое истолкование и обоснование социализма… А революционеры якобинского склада останутся именно благодаря социализму в совершенных дураках» [8]. Туган-Барановский признавал, что самое сильное из всех возражений против социализма сформулировано В.С. Соловьевым; его суть — социализм как система, усматривающая в хозяйственном благополучии венец человеческого счастья, стоит на той же почве материального интереса, что и капитализм. И все-таки экономист надеялся, что социализм может стать «спасением от мещанства» при условии решительного, «кардинального» роста производительности труда.

Этим пунктом обусловлено основное расхождение во взглядах на интеллигенцию у Булгакова и Бердяева, авторов «Вех», и Туган-Барановского, автора полемизировавшего с «Вехами» сборника «Интеллигенция в России». Для Туган-Барановского существовала дилемма: социалистическая, идеалистическая интеллигенция — буржуазная, классовая. У Булгакова и Бердяева противоречие формулировалось иначе: буржуазная или социалистическая, но в равной степени позитивистская, — христианская интеллигенция. Если Туган-Барановского в социализме интересовала в первую очередь программа конкретных преобразований в духе «нормального нравственного сознания», то Булгаков и Бердяев практическую программу социализма считали полезной, но не столь важной. В терминологии Булгакова это — «техника», в терминологии Бердяева — «нейтральный» социализм. Для обоих постепенная социалистическая эволюция была рутинным явлением, уже происходящим в повседневной «материальной» жизни [12], объективно и независимо от воли людей. Как утверждал в 1906 г. Булгаков, «не особенно далеко то время, когда принципиальная победа социализма станет (если уже не стала) совершившимся фактом» [4, 41]. Нейтральный социализм, по определению Бердяева, ставил целью организацию экономически целесообразной жизни, в этом отношении «социализм очень невинная и элементарная вещь», «социализм есть вопрос кухонный» [1, 122]. Значительно больше мыслителей занимала «религия социализма», ее критику с христианских позиций и содержат главным образом их труды.

По мнению Булгакова, многократное чтение «Капитала» не дает такого представления о духе марксизма, как знакомство с философией Л. Фейербаха. И в основе марксистского социализма он тоже видел религиозно-философское учение Фейербаха — гуманистический атеизм, выраженный формулой «человек человеку бог». Христианский и атеистический социализм «при сходном отчасти теле имеют различные души» [14, 44], первый в понимании Булгакова заключен в идеях В.С. Соловьева и Ф.М. Достоевского. Относительно второго философ сочувствовал позиции Достоевского, который подразумевал под социализмом веру в механическое устроение общества и считал его порождением католицизма. Булгаков ссылался на идею Достоевского о том, что русский социализм воплощен в православии, тогда как политическое движение социалистов служит средством для атеизма: победивший социализм без примата религии представлял бы собой «царство социалистической муштры». Причем, по наблюдению Бердяева, в России эта черта доводилась до крайности — радикализм русской природы снимал все культурные покровы, присущие европейской «оппортунистической» социал-демократии. С самого начала Бердяев утверждал, что в социализме в его марксистской форме нет никаких гарантий против якобинского и демагогического насилия, но чрезвычайно сильна тенденция к централизму и безграничной государственной власти [12].

При рассмотрении социализма Бердяев тоже ссылался на Достоевского — а именно, на легенду о Великом Инквизиторе из «Братьев Карамазовых». Как полагал мыслитель, в реально действующем социализме присутствуют все три названных в Евангелии искушения — хлебом, чудом и властью. Вот этот социализм оба мыслителя и считали аналогичным капитализму, полным и окончательным торжеством «буржуазности». По словам Бердяева, «буржуазность или небуржуазность духа не может зависеть от материальных причин и от форм хозяйства. Скорее наоборот» [2, 130]. Он подчеркивал, что возражения социализму из буржуазного лагеря — жалкие и неискренние, поскольку марксистский социализм в действительности был последовательнее в своей буржуазности, чем представители вырождающихся буржуазных идей, и хотел только довести до конца буржуазное дело материального обустройства жизни [12].

Возвращусь к работе В.П. Булдакова. Ему известна книга Булгакова «Карл Маркс как религиозный тип», в которой систематизированы принципиальные соображения русской мысли по поводу духовной направленности марксистского учения. В.П. Булдаков ее непосредственно цитирует: «Мы должны констатировать, — отмечал Булгаков, — что наиболее глубокое, определяющее влияние Маркса на социалистическое движение в Германии, а позднее и в других странах, проявилось не столько в его политической и экономической программе, сколько в общем религиозно-философском облике» [7, 5]. Казалось бы, знакомство с этим трудом должно расставить все по своим местам и дать ответы на все вопросы. Называя булгаковскую критику Маркса однобокой, В.П. Булдаков утверждает: «Он осуждал, по преимуществу, его антигуманный атеизм, не замечая или не решаясь признать в нем прародителя нового контагиозного верования» [7, 5]. Но как же — не решаясь? Основной смысл булгаковской работы заключен в выявлении и разъяснении религии марксизма. Русская мысль исходила из существования как теистических, так и атеистических религий, исследуя религию разума, прогресса, позитивизма и т.д.

Можно сказать, что через работы Булгакова и Бердяева рассматриваемого периода этот сюжет проходит красной нитью. Фиксируя в учении Маркса и особенно в его преломлении на русской почве квазирелигиозные черты, они подробно говорили о сложившейся системе марксистского богословия, о марксистской телеологии, марксистской апокалиптике, о хилиастических упованиях и догматической вере в благой конец истории, об ортодоксальности марксистов, становящихся постепенно экзегетиками, об их склонности к канонизациям и религиозной нетерпимости к инакомыслию, о силе авторитетов и иерархов в марксизме, его фактической самоцельности и т. д. Социализм имеет собственную мистику, «мистическое воодушевление известно каждому социалисту». Его религиозный пафос как Булгаков, так и Бердяев связывали с обожествлением грядущего человечества. В главной своей сущности социализм говорил не об улучшении положения рабочих, росте производительности хозяйства и благосостояния общества, а о смысле жизни и цели истории, проповедовал социалистические мораль, философию, науку и искусство. Для верующего социалиста он являл собой переход к процессу сверхисторическому, в котором наступает абсолютное добро [12]. Булгаков писал о социалистической интеллигенции: «Самый социализм остается для нее надысторической “конечной целью”, до которой надо совершить исторический прыжок актом интеллигентского героизма» [3, 59].

В.П. Булдаков тоже констатирует, что марксизм в нашей стране стал подобием светской религии или религиозной схизмы, отвергающим основы Ветхого и Нового заветов. Надо отметить, что в русле русской философской традиции лежит целый ряд позиций и наблюдений В.П. Булдакова. В частности, он указывает, что Маркс предугадал появление невиданного ранее объекта поклонения — заземленного божества, именуемого пролетариатом. В.П. Булдаков принимает обозначение «Капитала» как «снаряда», особенно эффектно, по его замечанию, залетевшего в стоячее болото российской действительности, как и наблюдение, что Россия «выстрадала марксизм» — выраженное в этих словах Ленина понимание по существу разделялось Туган-Барановским, Булгаковым и Бердяевым, находившимися собственно внутри процесса. В.П. Булдаков рассуждает об известной склонности отечественной интеллигенции, в силу которой эмоции превращаются в нравственные максимы, максимы — в понятия, понятия — в «теории»; подобную оценку можно найти практически в каждой статье сборника «Вехи». Затем автор высказывает предположение, что радикальной части русской интеллигенции in corpore пришлось пережить то, что некогда пережил Маркс — «человек, чей отец порвал с семейными талмудистскими традициями в пользу “более перспективного” протестантства» [7, 9], что вполне соответствует теоретической направленности той же булгаковской работы «Карл Маркс как религиозный тип».

Европейская ментальная традиция, как указывает В.П. Булдаков, базировалась на рационализме (идея, высказанная ранними славянофилами и составившая затем один из основных мотивов русской мысли XIX в.), и это порождало склонность к позитивизму и эмпиризму (о чем выразительно говорила русская философия ХХ в.). Параллели продолжаются и дальше: Булдаков отмечает, что названный феномен был подготовлен «антирелигиозной эпохой Просвещения, последовавшей за Ренессансом и Протестантством» [7, 5]. Философская, мировоззренческая критика идей Просвещения была одной из определяющих характеристик русской мысли. В.П. Булдаков совпадает с ее заключениями, называя российских интеллигентов предреволюционного периода «запоздалыми позитивистами эпохи Просвещения». По мнению автора, несмотря на то, что марксизм в России воспринимался «в качестве радикальной антитезы существующей действительности» [7, 13], в конечном итоге «в марксистской оболочке возродилась историческая (авторитарная) власть, а помогли ей удержаться в пространстве русской истории догматическая умозрительность и политическая беспомощность интеллигенции» [7, 18]. В этих высказываниях совпадение уже не только с негативным настроем «Вех», но и с позитивным отчасти посылом более поздней (1937) бердяевской работы «Истоки и смысл русского коммунизма», описывающей социокультурные преемственности отечественной истории. Опасения русских мыслителей относительно царства социалистической муштры тоже не противоречат идеям Булдакова, отметившего, что в СССР «от великой утопии осталась терминологическая шелуха», а «попытка строительства идеократической государственности не могла не вылиться в акцию социокультурного садомазохизма» [7, 3].

Ряд высказываний В.П. Булдакова вполне согласуется с тем, как освещены соответствующие сюжеты в моей книге «История мысли. Теоретические основания» [10]. Автор указывает, что российских интеллигентов «привлекал капиталистический “прогресс”»: «как ни странно, его можно было возвеличить с помощью все того же марксизма, представив его социально эволюционной теорией (по аналогии с учением Ч. Дарвина)» [7, 8—9]. Начало ХХ в. он характеризует как время, когда «идея Прогресса парадоксальным образом вступала в период своего агрессивно-утопического существования» [7, 5]. О роли теории линейного прогресса для самоопределения и самосознания русской мысли говорится в моей книге [10, 148—160]. Мировоззренчески обоснованная критика этой теории относится к «неотчуждаемой топике» национальной культуры, пользуясь выражением А.М. Панченко [9, 255]. В том, как В.П. Булдаков рассуждает о «марксистском этосе», я вижу еще одну параллель, использованию этой категории нашим научным сообществом у меня уделяется отдельное внимание [10, 45–46]. В конце концов, сама постановка В.П. Булдаковым вопроса о «вечно живой традиции» объединяет наши позиции. Он пишет: «Человек… в любом случае обречен на существование внутри традиции, определяющей смыслы и саму суть наследуемой им культуры» [7, 20]; этот взгляд первоначально лежал в основе всех моих размышлений на затронутые здесь темы [11].

Казалось бы, нет никаких причин для противоречивых толкований. Довольно трудно объяснить, почему мои тезисы о сходном отношении русских мыслителей к социализму и капитализму Булдаков считает «несуразными откровениями». Сегодня, мне представляется, мы можем наблюдать подтверждение их правоты воочию, когда границы между этими и некоторыми другими «измами» в различных частях света фактически стерты, и даже разговоры о конвергенции потеряли былую остроту. В попытке найти объяснение прибегну к мысли самого автора: «Подлинный профессионализм историка состоит в умении свободно перемещаться между бытом и вымыслом, фактом и метафорой» [7, 6—7]. Подмечено верно. Метафора, присваивая одному явлению свойства другого явления, призвана окрашивать повествование, делать его эмоционально насыщенным. В то же время метафора обладает собственной властью и, если она превращается для создателя текста в цель, исходный смысл может быть полностью утрачен или заменен. Статья В.П. Булдакова показывает образцы его понимания метафоры и ее удачного использования. Так, «метафорой, определяющей поведение европеизированной части общества» в предреволюционной России, он называет демократию [7, 15]. Другой пример еще более выразителен, поскольку напрямую описывает механизм действия метафоры: «За понятием прибавочной стоимости в известных социумах вставала метафора грабежа, воровства, растащиловки и т. п. В общем, не случайно Ленин, в отличие от всех прочих досоветских переводчиков Маркса, настаивал на переводе немецкого Wert как стоимость, а не как ценность (позитивный образ) — мощная метафора позволяет сфокусироваться лишь на одной стороне концепта и скрывает остальные. Неудивительно, что “безобидное” учение о прибавочной стоимости вылилось в призыв “Грабь награбленное!”» [7, 18].

Похоже, чувство баланса между фактом и метафорой в конкретном случае — относительно суждений русских мыслителей о социализме и капитализме — несколько изменило автору. Выражаясь его словами, «люди удивительно легко впадают в идеологические соблазны» [7, 4]. Отход оригинальной русской мысли от марксистского социализма вовсе не был движением к «капиталистическому» по духу либерализму. Если говорить о Бердяеве, Булгакове и Туган-Барановском, то в их трудах эти определения перестают быть противоположными и антагонистичными уже к революции 1905—1907 гг. (остается только осознанная и раскрытая ими мнимая противоположность в качестве метафор), ведь все трое относились к тем мыслителям, для которых, по справедливому замечанию В.П. Булдакова, «марксизм стал лишь этапом идейного самоопределения» [7, 9].

 

Литература

1. Бердяев Н.А. Новое религиозное сознание и общественность. СПб., 1907.

2. Бердяев Н.А. К вопросу об интеллигенции и нации // Бердяев Н.А. Духовный кризис интеллигенции. Сборник статей 1907—1909 гг. СПб., 1910.

3. Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество // Вехи; Интеллигенция в России. М.: Молодая гвардия, 1991.

4. Булгаков С.Н. Церковь и культура // Вопросы религии. 1906. № 1.

5. Булдаков В.П. Историческая проблематика «легального марксизма» // Исторические записки. Т. 87. М., 1971.

6. Булдаков В.П. «Легальный марксизм» и эволюция буржуазно-либеральной идеологии в России. Автореф. дис. … канд. ист. наук. М., 1975.

7. Булдаков В.П. Марксизм, Ленин, революция: метаморфозы великой легенды // Российская история. 2020. № 2.

8. ОР РГБ. Ф. 144. Ч. 26. Л. 2.

9. Панченко А.М. О русской истории и культуре. СПб., 2000.

10. Смирнов И.П. История мысли. Теоретические основания. М., 2020.

11. Смирнов И.П. Национальная мыслительная традиция — предмет истории мысли // История мысли. Вып. 1 / Под ред. И.П. Смирнова. М., 2002.

12. Смирнов И.П. «От марксизма к идеализму»: М.И. Туган-Барановский, С.Н. Булгаков, Н.А. Бердяев. М., 1995.

13. Федотов Г.П. Судьба и грехи России: В 2 т. Т. 1. СПб., 1992.

14. Христианский социализм. С.Н. Булгаков. Новосибирск, 1991.